...Он смотрел в лицо склонившегося над ним Учителя счастливыми и виноватыми глазами, не замечая на родном этом лице ни крови, ни ран; смотрел, пока не начали тяжелеть веки - и травы ветра поднимались вокруг, он слушал их серебристый лунный шепот - и пел тростник, горькие травы принимали его, прорастали сквозь него, и сердце его билось в ладонях весеннего ветра...

Изначальный еще несколько мгновений вглядывался в спокойное лицо Ученика - и вдруг бессильно сполз на пол, так и не выпустив руки фаэрни...

...Гортхауэр пришел в себя. Лунный луч проливался серебром сквозь прозрачные оконца витража - а сквозь синие и красные тек рубиновым и сапфировым потоком. Гортхауэр перевел глаза на потолок, пытаясь различить во мраке узоры соцветий, потом повернул голову и краем глаза ухватил серебристое пятно на полу - разметавшуюся копну белоснежных волос...

- Учитель!

Только сейчас он понял, что пришел в себя от того, что его ладонь высвободилась из покойного, надежного тепла - руки Учителя. Изначальный отдал ему все свои силы - и сам лежал теперь, беспомощный и прекрасный. У Гортхауэра саднило горло - не от раны. Совсем не от раны.

- Учитель! - он опустился над телом Мелькора на колени. В ушах опасно зашумело - он не смог бы сейчас поднять и переложить на постель высокого Тано, чье тело было телом рослого, сильного мужчины...

Гортхауэр впервые поймал себя на том, что думает именно о теле Тано. О том, как оно дивно сложено и прекрасно, сколько в нем силы и грации. Он никогда прежде не интересовался ни его, ни своим плотским естеством - и вот сейчас, когда тело впервые вышло из повиновения и готово было отторгнуть дух, он впервые понял, как много оно значит, сколько мук причиняет учителю величайший его подвиг, сделавшийся всем привычным: воплощение, облечение в почти настоящую человеческую плоть. Как было бы просто, если бы они ограничились тем, что делали другие валар - фана, телом как оболочкой, видимой одеждой для духа, не знающей ни боли, ни усталости - платью не больно, когда его рвешь... Тано, один Тано и его ученики следом, облеклись настоящей плотью, принимая на себя боль мира... Его обожженные руки... такое прекрасное, израненное лицо... Гортхауэр взял ладонь Мелькора и прижался губами к ее тыльной стороне, потом покрыл поцелуями всю руку, каждый палец, избегая прикасаться только к ране - чтобы не причинять новой боли. «О, если бы я мог исцелить тебя, как ты меня исцелил! О, если бы мои поцелуи закрыли твои раны, если бы твое страдание сменилось хотя бы толикой блаженства... Я мог бы дать его тебе...»

Ворот куртки Мелькора был распахнут, и глубокий вырез рубашки открывал ключицы и ямку между ними, под горлом. Не помня себя, Гортхауэр сделал то, на что не решился бы, будь Мелькор в сознании. Он склонился и поцеловал Учителя в эту впадинку, наслаждаясь ощущением прохладной, нежной кожи под своими губами - о большем он не мог даже мечтать...

Когда он поднял голову, краска бросилась ему в лицо: глаза Мелькора были открыты.

- Почему ты сделал это, тъирни? - прошептал Изначальный.

Гортхауэр опустил глаза, но через миг снова вскинул их, напомнив Мелькору те, давние дни - доспех суровой холодности разлетелся как от удара, и глазам Изначального предстал все тот же горячий, отчаянный мальчик.

- Потому что я люблю тебя, Тано. Потому что я хочу быть с тобой, одним телом и душой хотя бы однажды! Только прошу, не думай, что мною движет похоть. Просто - душа моя принадлежит тебе, и тело хочет того же. Прогони меня, накажи, убей - но не молчи теперь!

Но Мелькор опять промолчал и прикрыл глаза.

- Я знаю, - торопливо, взахлеб проговорит Гортхауэр, - что ты мой отец, что это противоестественно...

- Отчего же, - прошептал Мелькор. - Я ведь сотворил тебя. Сотворил, а не родил. Я тоже люблю тебя, Гортхауэр. Мальчик мой. Как долго я тебя ждал. Как долго...

Он поднял руку, обнимая фаэрни за шею, его пальцы вплелись в волосы ученика. Губы Гортхауэра были мягкими и горячими, губы Мелькора - твердыми и прохладными. Их робкое соприкосновение перешло в настоящий поцелуй: Гортхауэр скользнул языком по губам Мелькора, ощутив ответную ласку его языка. Потом они оторвались друг от друга и, улыбаясь, застыли - глаза в глаза. Обоим одновременно пришла в голову мысль о том, в каком нелепом положении они сейчас находятся.

- Встань, Учитель, - Гортхауэр потянул его за руку. - Пойдем на постель.

Мелькор поднялся и сел на край постели. Гортхауэр помог ему сбросить сапоги, после чего осторожно развел в стороны его колени и пробрался между бедрами, обняв Учителя и целуя его грудь сквозь одежду. Сквозь тонкую ткань проступили контуры отвердевших сосков Валы. Мелькор на мир прервал эти ласки, обняв Гортхауэра и прижав его голову к сердцу.

- Ты делал это с кем-нибудь прежде? - тихо спросил он. - С мужчиной, женщиной?

Гортхауэр покраснел от стыда.

- С волчицей, - признался он сдавленным шепотом. - Я долго пробыл в облике волка, Учитель... Я был безумен...

- Ни слова больше, - Мелькор положил пальцы на губы фаэрни. Гортхауэр обхватил эти тонкие пальцы губами и долгий, чувственный поцелуй заставил Мелькора замереть.

- А ты, Учитель? - спросил фаэрни, отпуская его руку. Мелькор покачал головой.

- Нет. Никогда.

- Выходит... Выходит, мы оба - девственники, - засмеялся Гортхауэр, запрокинув лицо. - Ведь мой опыт - не в счет.

Мелькор засмеялся в ответ, и их губы снова сомкнулись в поцелуе. Каждый наслаждался новым, незнакомым доселе ощущением.

Несколькими движениями рук Гортхауэр снял с Учителя куртку. Черный бархат, шитый серебром, шурша, сполз на пол. Пальцы ученика расстегнули пояс, тяжелые серебряные звенья тоже соскользнули к ногам. Робкими, неверными движениями, он поднял рубашку Мелькора. Едва присохшие рубцы в бледном свете, заливающем постель, казались черными.

«Если мы начнем, эти раны снова откроются...» - с горечью подумал Гортхауэр. В глазах его закипели слезы и он осторожно, почти не касаясь, провел губами вдоль самого большого из шрамов. Стон... Гортхауэр вскинул голову и напряженное блаженство на лице Мелькора убедило его в том, что это был не стон боли.

- Ещё, - прошелестело тише шепота ветра в камышах. Гортхауэр вытер глаза и одарил Учителя еще одним поцелуем - страстно, почти яростно сжав губами сосок. Мелькор застонал громче и откинулся на спину.

- Ты еще слаб, Учитель, - забеспокоился Гортхауэр.

- Нет... Нет... Просто... это так ново... - он обвил руками шею ученика и губами осушил его слезы. Потом встал в постели на коленях и снял рубашку через голову. Белые волосы рассыпались по обнаженным плечам, холодная луна чеканно обрисовывала каждый мускул - и больше всего на свете Гортхауэр сейчас желал ощутить это тело рядом с собой, над собой, в себе...

Пальцы Мелькора скользнули под его рубашку, смяли подол - приподнявшись, Гортхауэр помог Учителю высвободить себя из объятий легкого льна, которые теперь казались слишком душными. Он прижался к Мелькору еще теснее, чувствуя его грудь на своей груди, потом легким нажатием рук Учитель заставил его лечь и Гортхауэр забился в судорогах наслаждения, когда губы Мелькора прошли по его телу сверху вниз, легко прихватывая кожу.

- Я смотрел на тебя так часто, - сказал Мелькор, выпрямившись и осторожно лаская Гортхауэра пальцами. - Смотрел и не видел, как ты прекрасен. Позволь мне увидеть тебя всего.

Гортхауэр мог ответить только стоном. Но Мелькор понял его правильно: да! Да, да, да!

Тонкие и сильные пальцы развязали тесьму штанов, прохладный воздух коснулся обнаженной, пламенеющей плоти... О, как это было невыносимо прекрасно! Он лежал, закрыв глаза, обнаженный под взглядом Учителя, не в силах скрыть своего желания, не в силах сопротивляться...

- Каким я был слепцом, - горько прошептал Мелькор. То, что произошло потом, исторгло крик из груди Гортхауэра - крик, какого не могла бы вырвать страшнейшая из пыток, но легко вырвала безумная ласка: Мелькор коснулся губами самого сокровенного, самого пылающего места, огненного средоточия желаний... Прохладное и сухое прикосновение губ сменилось жарким и влажным, язык Учителя касался таких точек, что, не будь у Гортхауэра той власти над плотью, которая дана фаэрни, он бы испустил семя прямо сейчас.

- Нет, нет, - шептал он, лаская волосы Мелькора, не в силах сказать остального: не ты должен целовать меня и принимать внутрь, а я - тебя! - Нет, любимый... - в то время, как все его естество кричало: да! Мелькор ласкал его бедра, его грудь, и вскоре он уже не в силах был больше сопротивляться - пронзив все его существо невыносимым блаженством, его семя высвободилось.

...Он открыл глаза и увидел стоящего над собой Мелькора - обнаженного, прекрасного, счастливого. Его напряженное естество казалось огромным - под стать его росту - и вздрагивало в такт ударам сердца. Гортхауэр сел и приник к нему в поцелуе. Это была всего лишь благодарность - свой долг Учителю он хотел отдать не так.

- Ты уверен, что хочешь этого? - осторожно спросил Мелькор, когда Гортхауэр перевернулся на живот и встал на локтях и широко раздвинутых коленях, опираясь грудью о подушку. - Твой вход кажется мне таким маленьким... - Учитель провел пальцами по ложбинке между ягодицами фаэрни, потом более решительным движением погрузил средний палец в трепещущее отверстие. Гортхауэр выгнулся и застонал.

- Я боюсь сделать тебе больно, - прошептал Мелькор, обнимая ученика, лаская его спину и маленькие, твердые мускулистые полушария.

- Я люблю тебя, - прошептал Гортхауэр. - Я хочу этого...

- Хорошо, - согласился Мелькор. Его руки заскользили по самым сокровенным местам Гортхауэра - по бедрам, по животу, по мужскому естеству, начинающему пробуждаться к жизни под этими ласками. Палец Мелькора снова проник сквозь тугое кольцо мышц, потом Гортхауэр ощутил теплую влагу - язык?!!! Не успел он удивиться, как все его тело содрогнулось от боли: одним сильным, резким движением Мелькор проник внутрь. Его огромное естество заполнило Гортхауэра целиком, казалось, он не может даже вздохнуть - но не от боли, а от наслаждения, которое последовало за этим мощным толчком, проникшим до самой чувствительной, самой нежной точки.

- Я же говорил, - прошептал Изначальный.

- Нет... - сквозь стон ответил Гортхауэр. - Нет, Учитель... Совсем не больно... Ещё...

Теперь Мелькор двигался плавно, осторожно, хотя и все так же сильно. Гортхауэр не мог даже стонать от переполнявшего его счастья - он принадлежал Учителю весь, до конца. Ладонь Мелькора стиснула его пульсирующий уд, теперь оба двигались быстро и резко, словно в танце, словно в битве... Гортхауэр опять достиг освобождения первым - его семя ударило в ладонь Мелькора; несколькими мгновеньями позже и Учитель замер на высшей точке упоения - Гортхауэр чувствовал внутри себя биение члена, испускающего семя такими же долгими, прерывистыми бросками, каким долгим и прерывистым был стон, исходящий из груди Учителя. Потом их единство распалось - оба упали рядом на покрывало, продолжая ласкать друг друга - медленно и благодарно.

- Для девственников, - промурлыкал Мелькор, - мы справились неплохо, а, ученик?

...Льир постучал. Подождал немного, потом осторожно приоткрыл дверь и шагнул в зал.

Зала - не было.

Был - туман, призрачные полотнища, колыхавшиеся на неощутимом ветру, волны неживых полупрозрачных трав, медленные тени чужих слов, и сквозь туман проступали стены - неверное мерцание, мертвая зыбь, до жути, до холодного озноба нечеловеческое, чужое, чуждое... И сердцем этого были - двое.

Не люди.

(С сайта slashfiction.ru)